"Ирина Тычинина сыграла в додинской"Чайке Машу — умную, тонкую — целомудренную и молчаливую. Только глаза выдают её боль и за любимого и за несложившуюся жизнь родителей, и за «горе лукавое» мужа-учителя, да и за свою истерзанную судьбу.
Актриса в чём-то похожа на свою героиню: также тиха и немного печальна. Она надолго задумывается, прежде чем ответить на тот или иной вопрос. И напрочь лишена какого-либо налёта звёздности, который по всем законам жизни должен был быть присущ актёрам театра такого ранга.
— Как вы думаете, о чём ваша «Чайка»?
— Это спектакль-размышление о том, что есть мы, что есть жизнь, что есть искусство, что в этом искусстве можем значить мы и куда приведёт нас Судьба. Это — попытка разобраться в данную минуту, на этой сцене, для чего мы пришли в этот мир. До сих пор в работе цепляюсь за какие-то вещи, которые раньше не слышала, и продолжаю размышлять вместе со своей героиней. Недавно вдруг поняла, почему Константин покончил с собой: он просто не вынес компромисса с жизнью. Его частичка «Мировой Души» не согласилась жить по-прежнему. Мне кажется, что тема Души — это главное в спектакле, его лейтмотив. Здесь душа «осязаема», это — какой-то объём внутри грудной клетки, готовый всё принять, но и с чем-то не соглашаться.
— Какое место в этой «Мировой Душе» занимает ваша Маша?
— Окончательно мысли и слова по поводу Маша у меня не сформировались. Её душа способна любить, а это — мука и счастье одновременно. В тех «ста пудах любви», которыми насыщен спектакль, один из «пудов» — Машин. И хотя в ней иногда появляется желание избавиться от этого наваждения, она счастлива возможностью любить, даже безнадежно.
— Часто образ Маши трактуется достаточно поверхностно: пьёт водку, нюхает табак, к мужу относится не так, как должно, и даже может несколько дней не видеть ребёнка. Ваша Маша вызывает жалость и сострадание. Вы её абсолютно оправдываете?
— На моё счастье, я никогда не видела раньше ни одной Маши. Но даже, если бы видела, всё равно шла бы своим путём. Оправдываю ли я её? Маша не идёт к ребёнку потому, что для неё всё, что происходит в этом доме, важнее и страшнее. Маша предчувствует трагедию, но верит, что всё ещё может быть хорошо. Я для себя решила, что это Маша поехала к Нине и попросила её приехать к Косте. И Нина отозвалась. Со мной в жизни была аналогичная ситуация: я звонила девушке своего любимого и говорила ей: «Прости его. Он тебя любит».
Маша настолько любит Константина, что хочет соединить его с любимой. Это оказывается невозможным, и тогда у Маши возникает мысль, что ему лучше уйти из жизни. И это лучшее, что он может сделать для себя.
— Вы работаете над ролью так, как положено «по школе»: думаете о судьбе героини, анализируете черты её характера?
— Отношения с каждой ролью, с каждой героиней складываются по-разному. В данном случае произошло совпадение моей и Машиной судеб. Поэтому работалось мне легко, и очень непросто. На каком-то этапе мне даже стало страшно: репетирую, а мне ничего не говорят, замечаний нет, всё хорошо, все хвалят. Я испугалась, ведь так можно дойти до конца, варясь в собственном соку. Я не задумывалась о том, играю ли образ, судьбу. Я просто выходила на сцену и жила своей собственной жизнью. И не задавалась вопросом, куда приду, где эта «линия роли».
Однажды, правда, наступил момент, как в том анекдоте, когда человек забыл, как дышать. У меня вдруг «не стало воздуха», я начала анализировать, куда иду, чего делаю?! В этот момент я сломалась, забыла, как ходить.
— Надеюсь, Лев Абрамович сразу напомнил?
— Я всегда (и в этой работе, в частности) слепо иду за Львом Абрамовичем, веря каждому его слову. Хотя и он, конечно, отталкивается от меня, замечает что-то найденное мной, развивает эти находки и пробы. Он мне доверяет. Мы работаем одновременно, вместе идём к цели. Конечно «Чайка» — это режиссёрское полотно, но без нас — «сознательного пластилина» — он бы его не написал.
— Позволительна ли в рамках этого и других «полотен» Льва Додина актёрская импровизация?
— Если мы понимаем общую задачу, сговорились о смысле происходящего, то, конечно, позволительна. Хотя это понимание может достигаться даже не на уровне слов, а на уровне какого-то запаха, света. Ты чуешь, куда тебя ведут, и тогда на этом пути импровизационная воля — огромная. И в «Чайке» найдётся, думаю, несомненное количество нюансов и тонкостей. У нас вообще есть такая тенденция: мы выпускаем спектакль, а потом нас «отпускают». И дальше мы идём по коридору в том «свете», который учуяли носом. Иногда, правда, бывает, что забредём в другую комнату. Тогда включается Лев Абрамович: «Э, нет, вы пошли не туда!»
— Возвратимся к Маше. Мне всегда казалось, что сыграть судьбу человека в небольшой роли гораздо сложнее, чем в главной. Прав ли я?
— Думаю, что не сложнее. Я даже люблю такие роли, где практически нет текста. В "Бесах"я играю Дашу. Там есть такая сцена: она в течение часа сидит на сцене и произносит всего пару реплик. И я получаю от этого колоссальное наслаждение. Можно спокойно всё слышать, за всем наблюдать, и к тому моменту, когда подходит твоя реплика, — всё уже накоплено, всё собрано.
— Малый Драматический впервые сыграл премьеру в Москве, это было непросто?
— Мне кажется, это было чудовищное решение! Обычно мы в Москву привозим те спектакли, которым уже несколько лет. В Москве — особая публика, зритель немножко избалован театральными событиями. Но вроде обошлось?
— Сдали «экзамен»?
— Ничего мы не сдавали. Мы работаем и продолжаем думать об этом спектакле, о себе, о жизни. Оценка зрителей меня в общем мало беспокоит. Меня гораздо больше волнует, что будет дальше.
— Возвращу, как в теннисе, посланный вами мячик: может быть, зрительская реакция вас не волнует, потому что Театр Европы избалован успехом?
— Нет, нет. Я ведь ничего другого больше не умею, делаю только то, что могу. И учусь дальше. Я живу и расту, как актриса с каждой ролью. И работая над ней, узнаю что-то новое про себя, про жизнь. И этот процесс бесконечный".
Экран и сцена
Павел Подкладов, 06-2001